Аннотация. Статья посвящена мифопоэтическому анализу рассказа Владимира Набокова «Истребление тиранов», исследованию его символической структуры. Особое внимание уделено идеям двойничества, мотивам незаконнорождённости и ритуальных структур, связанным с мифологией. Анализ выявляет, что главный герой и тиран представляют собой зеркальные отражения друг друга, подчёркивающие взаимозависимость героев и иллюзорность конфликта между ними. Рассказ демонстрирует замкнутый цикл насилия, в котором гибель одного тирана ведёт к появлению нового. Мифопоэтическая структура произведения, включая архетипы и ритуалы, служит средством философской рефлексии.
Ключевые слова: близнечный миф, герои-двойники, двойничество, рассказ Набокова, мифопоэтический анализ.
Творчество Владимира Набокова представляет собой многогранное явление, привлекающее исследователей благодаря своему жанровому разнообразию, метафизическим аспектам, а также уникальной способности автора сочетать различные литературные традиции и культурные контексты. Исследования показывают, что проза В. Набокова характеризуется сложными повествовательными структурами, богатой мотивной организацией и тяготением к интертекстуальности, что делает его тексты открытыми для многочисленных интерпретаций. Важнейшими аспектами изучения произведений В. Набокова являются металитературные элементы и игровые приемы, позволяющие читателю погружаться в мир, созданный автором.
Кроме того, важное место занимают работы, посвященные историко-культурному контексту творчества В. Набокова, а также влиянию массовой культуры, в частности кинематографа и рекламы, на формирование его художественного стиля. Наконец, особое внимание уделяется изучению текстопорождающей функции авторских стратегий, что нашло отражение в лекциях Набокова по русской и зарубежной литературе.
Однако исследованию мифопоэтических структур в творчестве В. Набокова посвящено довольно мало работ, а между тем в его произведениях мы можем обнаружить не только мифологизацию самого процесса создания текста, мифопоэтизирование творческого процесса и образа автора, но опору на мифологические сюжеты и архетипические образы.
Следует отметить, что отдельные мифопоэтические мотивы в зрелых романах В. Набокова, таких как «Отчаяние», «Приглашение на казнь», «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», получили серьезное осмысление. Так, мотив двойничества исследован как философско-онтологическая категория, связанная с кризисом идентичности, авторской игрой и интертекстуальным диалогом с традицией Гофмана, Достоевского и Эдгара По [1], [4], [7]. Однако ранние тексты писателя, в том числе «Истребление тиранов», редко становились объектом мифопоэтического анализа. Это создает значительную лакуну, учитывая, что именно в раннем творчестве формируются ключевые для В. Набокова архетипы и ритуальные схемы, часто обладающие большей социальной и мифологической «прямотой», чем в поздних, рефлексивных произведениях.
Цель настоящей статьи – мифопоэтический анализ рассказа В. Набокова «Истребление тиранов», направленный на выявление его символической структуры и философской направленности. Научная новизна исследования обусловлена недостаточной изученностью данного аспекта творчества В. Набокова, что открывает перспективы для дальнейшего осмысления его литературного наследия.
Для раскрытия символической структуры рассказа ключевое значение имеет идея двойничества, которая, согласно концепции, изложенной в монографии С.З. Агранович и И.В. Саморуковой, выступает не только как художественный прием, но и как философская категория, отражающая внутренние противоречия человеческого бытия [1, с. 9]. Как справедливо отмечает Л.А. Ухтомская, описывая феномен квазидвойничества, «подобие» между персонажами может существовать только в сознании одного из них, становясь проекцией внутренних комплексов и иллюзий [7, с. 1]. В этом контексте конфликт между героем и тираном в рассказе В. Набокова можно интерпретировать как «галлюцинаторное отражение», где двойник становится мнимым воплощением ненависти, проецируемой героем. Такое понимание усиливает трактовку двойничества как философской категории, раскрывающей внутренний раскол субъекта, а не объективную оппозицию.
Анализируя рассказ «Истребление тиранов» через призму идей С.З. Агранович и И.В. Саморуковой, можно утверждать, что в основе рассказа лежит мифологический мотив близнечной пары, состоящей из героя-революционера и тирана [1, с. 45]. На первый взгляд они предстают как антагонисты, находящиеся в состоянии непримиримого конфликта: один воплощает свободу и разрушение, другой – власть и порядок. Однако этот конфликт оказывается иллюзорным: в сущности, он односторонен и основывается только на ненависти главного героя к тирану, однако, вскоре и вовсе обнаруживается их с ним идентичность. Герой, желающий истребить тирана, сам начинает выполнять ту же роль, отождествляясь с объектом своей борьбы. Таким образом, они выступают не столько как противоположности, сколько как отражения друг друга, связанные общей сущностью.
Герой и тиран принадлежат к одному социальному пространству: оба выходцы из низших слоев общества, что подчеркивает их зависимость от социальных условий, формирующих их характеры и мотивы. Стоит вспомнить, что, повествуя о молодых годах тирана, герой упоминает об их с ним принадлежности к «кружку», в котором вынашивались разные революционные идеи: «Он был одним из товарищей моего брата Григория, который лихорадочно и поэтично увлекался крайними видами гражданственности (давно пугавшими нашу тогдашнюю смиренную конституцию) в последние годы своей короткой жизни <…> О ту пору я слишком был поглощен живописью и диссертацией о ее пещерном происхождении, чтобы внимательно соприкасаться с кружком молодых людей, завлекшим моего брата; мне, впрочем, помнится, что определенного кружка и не было, а что просто набралось несколько юношей, во многом различных, временно и некрепко связанных между собой тягой к бунтарским приключениям…» [3, с. 238]. В таком случае, очевидно, что гнев героя усиливается ввиду того, что в отличие от тирана, он остается представителем тех идеи, а его стремление уничтожить тирана в том числе продиктовано не столько личным протестом, сколько коллективной памятью угнетенных.
Особого внимания заслуживает мотив незаконнорождённости тирана, который обостряет тему социальной маргинальности: «... и тут же печатается Бог весть как добытая фотография его родительницы (отец неизвестен), коренастой женщины с челкой, с широким носом, служившей в пивной у заставы. <…> Посети он дом, где жил в пору нищеты, никакой трепет не пробежал бы по его коже, ниже трепет злобного тщеславия. Зато я-то навестил его былое жилище! Не тот многокорпусный дом, где, говорят, он родился, и где теперь музей его имени (старые плакаты, черный от уличной грязи флаг и - на почетном месте, под стеклянным колпаком- пуговица: все, что удалось сберечь от его скупой юности), а те мерзкие номера, где он провел несколько месяцев во времена его близости к брату» [3, с. 244]. Незаконнорожденность тирана имеет также и сакральное значение [1, с. 49]. В мифах незаконные дети часто ассоциируются с избранностью, наделением демиургической энергией или способностью к разрушению старого порядка ради установления нового. Однако в интерпретации Набокова эта избранность искажена: тиран не становится демиургом, способным на созидание, а остается узурпатором, чья власть строится на ложных основаниях.
Однако, в образе тирана можно обнаружить отчетливые демиургические черты, проявляющиеся как в его отношении к пространству государства, так и в символической связи с мифологическим культом плодородия: «Другими словами, все кругом принимало его облик, закон начинал до смешного смахивать на его походку и жесты; в зеленных появились в необыкновенном изобилии огурцы, которыми он так жадно кормился в юности; в школах введено преподавание цыганской борьбы, которой он в редкие минуты холодной резвости занимался на полу с моим братом двадцать пять лет тому назад; в газетных статьях и в книгах подобострастных беллетристов появилась та отрывистость речи, та мнимая лапидарность (бессмысленная по существу, ибо каждая короткая и будто бы чеканная фраза повторяет на разные лады один и тот же казенный трюизм или плоское от избитости общее место), та сила слов при слабости мысли и все те прочие ужимки стиля, которые ему свойственны. Я скоро почувствовал, что он, он, таким как я его помнил, проникает всюду, заражая собой образ мышления и быт каждого человека, так что его бездарность, его скука, его серые навыки становились самой жизнью моей страны. И наконец, закон, им поставленный, - неумолимая власть большинства, ежесекундные жертвы идолу большинства, - утратил всякий социологический смысл, ибо большинство это он» [3, с. 236].
Прежде всего, тело тирана выступает метафорой пространства государства, что соответствует мифологическим представлениям, в которых правитель и его земля воспринимаются как единое целое [1, с. 55-57]. У Набокова эта идея преломляется через призму тоталитарной модели, где власть тирана проникает во все аспекты жизни граждан. Его тело становится символом государства, которое он формирует и преобразует по собственной воле. Такой «демиургизм» носит двойственный характер: он сочетает стремление к созиданию, и одновременное навязывание жёстких границ, подавляющих индивидуальность, что приводит к разрушению. Аналогично, в романе «Отчаяние» Герман, подобно нашему герою, стремится создать «эстетически завершённое» преступление, придавая насилию форму творческого акта, что, по мнению С.З. Агранович и И.В. Саморуковой, является «деструктивным демиургизмом», иллюзорной попыткой упорядочивания хаоса [Там же, с. 118]. Эта эстетизация власти и насилия делает акты героя не освобождающими, а повторяющими тоталитарные практики. Таким образом, уничтожение тирана приобретает не только политическое, но и сакральное значение, связанное с ритуальным разложением физической оболочки.
Кроме того, преобразования государства в рассказе связаны, прежде всего, с сельскохозяйственной деятельностью: так, выращивание гигантских тыкв становится символом общественного признания и высшего достижения. Этот мотив отсылает к древнейшим аграрным культам, где правитель ассоциировался с плодородием земли и цикличностью жизни и смерти.
Мотив свержения царя раскрывается как архетипический ритуал, отражающий миф об умирающем и воскресающем боге. Тиран выступает в роли сакрального правителя, чья смерть призвана символизировать обновление мира. Убийство тирана приобретает черты ритуального жертвоприношения. Однако в трактовке В. Набокова этот ритуал утрачивает свою сакральную функцию и превращается в маскарадное действо, где, по выражению К.И. Павловой, «маска несёт не рождение, как в карнавале, а смерть» [4, с. 1]. Герой, выступая в роли жреца, фактически надевает «маску» тирана, повторяя его путь. Это подчеркивает двойственность ритуального акта: очищение через насилие становится источником нового загрязнения. Таким образом, ритуал разрушает сам себя, показывая неизбежность повторения цикла.
Набоков сознательно разрушает этот мифологический сценарий, демонстрируя бессмысленность и повторяемость процесса. Как отмечают С.З. Агранович и И.В. Саморукова, осмеянные структуры в творчестве Набокова неизменно «срабатывают», несмотря на иронию или деконструкцию [1, с. 103]. Попытка героя вырваться из системы приводит лишь к её воспроизведению. Таким образом, рассказ иллюстрирует не только замкнутость исторического процесса, но и культурную фатальность, где каждый жест «освобождения» таит в себе повторение прошлого.
Замкнутость цикла свержения власти выводит на передний план более глубокую проблему: взаимосвязь и внутреннюю идентичность героя и тирана. Их конфликт теряет однозначность, превращаясь в отражение мифопоэтического мотива двойничества, где фигуры противников сливаются в одно целое. Через этот мотив автор раскрывает экзистенциальный смысл рассказа, в котором борьба с тираном становится одновременно борьбой с собственным внутренним «я».
Особое значение приобретает момент осознания героем того, что уничтожение тирана неизбежно связано с его собственной гибелью – физической или духовной: «Убивая себя, я убивал его, ибо он весь был во мне, упитанный силой моей ненависти. С ним заодно я убивал и созданный им мир, всю глупость, трусость, жестокость этого мира, который с ним разросся во мне, вытесняя до последнего солнечного пейзажа, до последнего детского воспоминания, все сокровища, собранные мною. Зная теперь свою власть, я наслаждался ею, неторопливо готовясь к покушению на себя, перебирая вещи, перечитывая эти мои записи...» [3, с. 249]. Этот мотив укоренен в мифологических традициях, где близнецы, связанные сакральной или символической связью, часто оказываются неспособными существовать независимо друг от друга: смерть одного приводит к гибели другого [1, с. 50]. В рассказе В. Набокова эта идея трансформируется в экзистенциальное осмысление: герой осознает, что убийство тирана не избавляет мир от зла, а лишь воспроизводит его в новой форме. При этом попытка уничтожить самого себя не является решением, а лишь формой бегства.
В этой логике смеховое начало становится ключевым элементом, позволяющим разрушить замкнутый цикл насилия: «Смех, собственно, и спас меня. Пройдя все ступени ненависти и отчаяния, я достиг той высоты, откуда видно как на ладони смешное. Расхохотавшись, я исцелился, как тот анекдотический мужчина, у которого «лопнул в горле нарыв при виде уморительных трюков пуделя». Перечитывая свои записи, я вижу, что, стараясь изобразить его страшным, я лишь сделал его смешным, – и казнил его именно этим- старым испытанным способом» [3, с. 250]. Смех в символической структуре рассказа выполняет двойную функцию: он одновременно деконструирует власть и трансформирует восприятие героем себя и своего врага. В мифологических традициях смех нередко выступает как способ низведения сакрального на уровень земного. Он разрушает ауру недосягаемости, снимает ореол божественности и делает фигуру правителя уязвимой. В этом контексте смех героя можно рассматривать как момент срывания маски – отказа от «симулированного» сакрального образа [4, с. 4]. Смех не просто низводит тирана, но разоблачает саму структуру насилия как театрального спектакля, где каждый участник играет навязанную ему роль. Это соотносится с набоковской эстетикой «исчезновения», в которой под маской власти скрывается пустота и цикличная смена облика, но не сущности.
Кроме того, смех в рассказе становится катарсическим актом, который трансформирует эмоциональное состояние героя. По Козинцеву, смех – это способ преодоления страха и отчаяния, форма внутреннего освобождения [2, с. 71]. Герой, пройдя через ненависть и отчаяние, достигает новой точки зрения, которая позволяет ему увидеть тирана в совершенно ином свете. Эта «высота», о которой говорит герой, является метафорой внутреннего прозрения, где смешное становится орудием духовного исцеления.
Однако смех, как это свойственно В. Набокову, не лишён амбивалентности. Он не только спасает героя, но и подрывает саму идею победы. Если тирана можно уничтожить с помощью смеха, это значит, что его власть была изначально фиктивной, а борьба с ним – лишь иллюзией. Смех обнажает тщетность ненависти, но одновременно ставит под сомнение смысл любых попыток изменения мира через насилие или противостояние.
Таким образом, в рассказе «Истребление тиранов» архетипические образы и сюжетные схемы выступают не как опора для сакрального нарратива, а как средство иронического переосмысления, реализуемого через элементы театральности, гротеска и повторяемости. Подобная структура служит выражением метапоэтической рефлексии, в которой Набоков не столько воспроизводит миф о победе добра над злом, сколько демонстрирует его символическую несостоятельность в условиях современного сознания. Как показал ряд исследователей [2], [5] набоковский текст часто превращает сакральный ритуал в эстетически стилизованное действо, обнажая его символическую пустоту. Ритуал свержения в рассказе оказывается не актом очищения, а симулированным спектаклем, в котором раскрывается не возрождение, а закольцованное насилие. Интертекстуальные аллюзии на миф о близнецах, об умирающем боге, аграрные мифы, а также на смеховое начало, позволяют говорить о скрытой игре с традицией, где каждое действие оборачивается зеркалом и маской.
Список литературы:
- Агранович С.З., Саморукова И.В. Двойничество. Самара: 2001. 130 с.
- Козинцев А.Г. Человек и смех. СПб.: Алетейя, 2007. 234 с.
- Набоков В.В. Истребление тиранов Роман, пьеса, рассказы. М.: Ред.-изд. фирма «РИФ», 1991. 269 с.
- Павлова К.И. Функции маски в романе В. Набокова «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» / Сб. науч. статей. Комсомольск-на-Амуре: АмГПГУ, 2013. №1. С. 63-68. (дата обращения: 05.06.2025).
- Руднев В.П. Словарь культуры XX века: Ключевые понятия и тексты. М.: Аграф, 1999. 381 с.
- Мифы народов мира: в 2 т. / под ред. С.А. Токарева. Т. 1. М.: Олимп, 1997. 671 с.
- Ухтомская Л.А. Квазидвойничество как исчезновение признака подобия объектов (на материале романа В. Набокова «Отчаяние») // Материалы Международного молодежного научного форума «ЛОМОНОСОВ-2024» / Отв. ред. И.А. Алешковский, А.В. Андриянов, Е.А. Антипов, Е.И. Зимакова. М.: МОО СИПНН Н.Д. Кондратьева, 2024. (дата обращения: 05.06.2025).
Mythopoetic motifs in V. Nabokov's story «Tyrants Destroyed»
Nor K.O.,
bachelor of 3 course of the Samara campus of Moscow City University, Samara
Research supervisor:
Borodina Olga Vladimirovna,
Senior Lecturer, Department of Philology and Mass, Moscow City University, Samara Branch, Candidate of Philological Sciences
Abstract. The article is devoted to the mythopoetic analysis of Vladimir Nabokov's story «The Extermination of Tyrants» and the study of its symbolic structure. Particular attention is paid to the ideas of duality, motives of illegitimacy and ritual structures associated with mythology. The analysis reveals that the protagonist and the tyrant are mirror images of each other, emphasizing the interdependence of the heroes and the illusory nature of the conflict between them. The story demonstrates a closed cycle of violence, in which the death of one tyrant leads to the emergence of a new one. The mythopoetic structure of the work, including archetypes and rituals, serves as a means of philosophical reflection.
Keywords: twin myth, double heroes, doppelganger, Nabokov's story, mythopoetic analysis.
References:
- Agranovich S.Z., Samorukova I.V. Duality. Samara: 2001. 130 p.
- Kozintsev A.G. Man and laughter. St. Petersburg: Aletheya, 2007. 234 p.
- Nabokov V.V. Extermination of tyrants Roman, play, stories. Moscow: Editorial RIF, 1991. 269 p.
- Pavlova K.I. Mask functions in V. Nabokov's novel «The True Life of Sebastian Knight» / Sat. scientific. articles. Komsomolsk-on-Amur: AmGPSU, 2013. №1.: 63-68. (date of the address: 05.06.2025).
- Rudnev V.P. 20th Century Dictionary of Culture: Key Concepts and Texts. Moscow: Agraf, 1999. 381 p.
- Myths of the peoples of the world: in 2 volumes / ed. S.A. Tokareva. Vol. 1. Moscow: Olympus, 1997. 671 p.
- Ukhtomskaya L.A. Quasi-warfare as the disappearance of the sign of the similarity of objects (based on the material of V. Nabokov's novel «Despair») // Materials of the International Youth Scientific Forum «LOMONOSOV-2024» / Rev. ed. I.A. Aleshkovsky, A.V. Andriyanov, E.A. Antipov, E.I. Zimakova. Moscow: MOO SIPNN N.D. Kondratyeva, 2024. (date of the address: 05.06.2025).